У меня кончился мой растворимый цикорий. Все забываю купить, поэтому со вчерашнего дня я пью простой кипяток. Даже моя прабабушка так не делала. Хотя пережила революцию, две войны, и, возможно, тогда много от чего отказывалась, но в мирное время все-таки пила чай с заваркой. Положит рядом кусочек сахара и пьет «вприкуску». Я же пошел дальше прабабушки. Пью просто горячую воду.
Пью и заодно смотрю фильм Фрица Ланга «М».
Еще в отрочестве я читал про него в какой-то популярной книжке про кино, но где же мне, обычному советскому подростку, было его посмотреть. И вот пронеслись сорок лет, и я вдруг вспомнил о нем.
Кто-то идет за кадром и насвистывает «В пещере Горного Короля» из сюиты Грига «Пер Гюнт». Этот тот, про кого дети говорят, когда играют в каменном забетонированном сером дворе в считалочку, которую, видимо, потом отсюда как прием возьмут себе авторы фильма о Фредди Крюгере: «Постой, постой, / Бугги-мэн, придет, / за тобой. / Вынув свой огромный нож, / он порежет тебя на кусочки. / Выходи!»
Но больше всего тебя поражает, как много в кадре взрослые курят: просто клубы дыма. («Как же поменялось время, — думаешь ты. – Теперь такого в фильмах не увидеть».)
Ты знаешь, что в Германии скоро настанет фашизм: фильм снят в 1931-м, а к власти Гитлер придет в 1933-м. Один из случайных прохожих говорит: «Мне завтра ехать в Кёнигсберг». Вперед, в будущее, не умеет видеть даже Фриц Ланг, но мы-то знаем, что Кёнисберг потом будет Калининградом, и это тоже добавляет тебе тревожной оптики: ты помнишь, что через десять лет будет война, что перед тобой будущая нацистская страна, ты знаешь, что будут творить в Германии с евреями, ты понимаешь, что с кем-то из детей, еще до всякой войны, случится что-то страшное, ты догадываешься, что считалочки про Бугги-мэна просто так в самом начале не появляются.
Но самое главное, ты осознаешь, что эту оброненную на ходу фразу про Кёнигсберг слышишь не только ты, но еще и маньяк-убийца (ведь «м» — это именно сокращение от «мörder), но ему нет дела ни до случайного прохожего, ни до Кёнигсберга. Он ищет свою маленькую девочку.
Вот кто-то невидимый, насвистывающий «В пещере Горного Короля» покупает воздушный шарик у уличного продавца. Вот этот купленный шарик виден в витрине, где отражается еще и девочка, остановившаяся посмотреть на выставленные сладости и подарки. Человек, чье лицо скрыто надписью на витрине, протягивает этот шарик девочке и свистит. Вот они куда-то идут. Вот он берет ее за руку. Вот шарик отлетел вверх и свист оборвался. Это значит, девочки больше нет.
… Убийца давно уже наводит ужас на жителей этого города. Маленьких девочек ждут к обеду, вглядываясь в раковину лестничного проема, но еще одна девочка сегодня не вернется домой. Полиция сбилась с ног, однако все тщетно. Тогда, обеспокоенный активностью полиции (в поисках серийного убийцы полиция проводит частые, но бессмысленные рейды по воровским притонам), преступный мир города сам решает найти переступившего грань психопата.
Одному из воров удается пометить убийцу: он успевает нарисовать на его спине букву «М». Уголовники загоняют почуявшего слежку толстого мужчину с детским лицом в деловой центр, ловят и исчезают оттуда за несколько минут до прибытия полицейских. После чего в большом зале одного из заброшенных зданий начинается самосуд: маньяка решили убить раньше, чем городской суд признает его невменяемым.
И – вот же странная сила фильма – в какой-то момент кричащему от ужаса маньяку («Отдайте меня в руки правосудия!») ты вдруг начинаешь сострадать.
Пухлого Ганса Бекерта с детским лицом и несколькими детскими жизнями на его совести спасут. Полиция приедет раньше, чем состоится расправа. Но Фриц Ланг на то и великий представитель немецкого экспрессионизма, чтобы мы этого вида беспомощного человека перед толпой никогда не забыли.
Удивительная вещь. Этот ползающий в ногах поймавших его уголовников человек нам отвратителен. Но в какой-то момент его почему-то становится жалко. А потом и страшно, не за него, а вообще.
«У тебя нет прав». Эту фразу говорит убийце один из будущих линчевателей. И мы вспоминаем дату и место создания этого фильма. К слову сказать, следующий его немецкий фильм «Завещание доктора Мабузе» был в 1933 году запрещен цензурой.
… У Томаса Вулфа был рассказ, который потом стал частью романа «Ты не сможешь вернуться опять домой», но сперва был опубликован в «New Republic» в 1937 году как отдельная новелла. Рассказ назывался «Я должен вам кое-что рассказать».
Он о том, как из Германии выезжал поезд в Бельгию, и когда в Аахене проверяли пассажиров, один из пассажиров, уже проверенный и прогуливающийся по перрону, вернувшись к купе, сразу понял, что что-то произошло.
«За свою жизнь Джордж не впервые оказывался свидетелем подобных событий, и эти приметы были ему хорошо знакомы. К примеру, кто-то спрыгнул или упал из окна высокого здания на мостовую, кого-то застрелили или сшибла автомашина, и вот он лежит и тихо умирает на глазах у прохожих — и толпа при этом выглядит всегда одинаково.
Еще прежде, чем увидишь лица людей, по тому, как они стоят, по их спинам, по наклону головы и плеч понимаешь, что произошло. Точные обстоятельства тебе, разумеется, неизвестны, но заключительный акт трагедии ощутишь мгновенно. Сразу поймешь: только что кто-то умер или умирает. И по ужасающе красноречивым спинам и плечам, по алчному молчанию зрителей ощутишь к тому же другую, еще более глубокую трагедию.
Это трагедия людской жестокости и сладострастного любования чужой болью — трагическая слабость, которая развращает человека, которую он ненавидит в себе, но от которой не в силах излечиться. Ребенком Джордж видел ее на лицах мужчин, что стояли под окном убогого похоронного бюро и глядели на окровавленное, изрешеченное пулями тело негра, которого прикончили судом Линча. Четырнадцатилетним мальчишкой он опять видел ее однажды на лицах мужчин и женщин во время танцев, когда один из мужчин в драке убил другого».
Это арестовали попутчика, который оказался евреем. По-видимому, он хотел бежать, и взял все свои деньги. А ограничение на вывоз было – всего десять марок. Потом один из героев увидит его в купе: с белым лицом, словно покрытым холодным жирным потом, тот будет пытаться в мучительной попытке улыбнуться, но все напрасно. Его тоже уже «пометили».
Теперь выведенный с вещами на перрон, он еще раз будет увиден ими всеми, уезжающими: жалкий, окруженный полицейскими.
«Он все протестовал, теперь уже размахивая руками. А четверо в полицейских мундирах молчали. Им незачем было говорить. Ведь он у них в руках. Они только стояли и смотрели на него, и на лице каждого чуть заметна была ленивая, гнусная ухмылка».
Когда вагон прокатится мимо, он поднимет свое побелевшее от ужаса лицо, и на миг отчаянная мольба замерла у него на губах. Пойманный человечек посмотрит – прямо, в упор, на своих недавних попутчиков, а они — на него. И во взгляде его будет такая смертная мука человеческая, что все почувствуют, «что прощаются не с каким-то одним человеком; а с человечеством; не с несчастным незнакомцем, не со случайным попутчиком, а со всем родом людским; и не просто безымянная песчинка исчезает позади, а скрывается из глаз лик брата».
Когда рассказ вышел, книги Томаса Вулфа были в Германии подвергнуты запрету, а самому писателю было запрещено въезжать в страну.
Лейся, лейся, пустой кипяток, на смертельный ушиб человечества.
Шипи.
Источник: